За меня невеста отрыдает честно...За меня невеста отрыдает честно, За меня ребята отдадут долги, За меня другие отпоют все песни, И, быть может, выпьют за меня враги.
Не дают мне больше интересных книжек, И моя гитара - без струны, И нельзя мне выше, и нельзя мне ниже, И нельзя мне солнца, и нельзя луны.
Мне нельзя на волю - не имею права, Можно лишь от двери - до стены, Мне нельзя налево, мне нельзя направо, Можно только неба кусок, можно только сны.
Сны про то, как выйду, как замок мой снимут, Как мою гитару отдадут. Кто меня там встретит, как меня обнимут И какие песни мне споют?
1963 |
СтатьиНедосягаемая Высота. 25 января — 70-летие Владимира ВысоцкогоАвтор: Марина Мурзина «В ЭТОТ день ему исполнилось бы…» — есть такая формулировка для подобных дат. «И не то чтобы с чем-то за сорок. Ровно семьдесят — возраст смертный», — пел Галич, правда, о другом и по другому поводу. Для Высоцкого «возраст смертный» и был как раз 42, «сорок с лишним». Почти 28 лет мы живём без него. Поколение выросло. В «нулевом» времениБЕЗ него? Или всё-таки с ним? Изданы его проза, стихи, записаны все песни (их количество исчисляют сотнями). Ему поставили памятники, создан его музей, ему посвящены научные работы, вышли роскошный 8-томник сочинений (в Германии) и другие издания. В его честь устраивают конкурсы и концерты его памяти. Его даже «проходят в школах»! А при жизни его просто любили люди, по словам его друга актёра Всеволода Абдулова, «за то, что он невероятно живой, живее, чем все мы, вместе взятые, — смешной, невозможный, заводной, наивный, мудрый». «Он на съёмочной площадке излучал такую бешеную энергию, что казалось, будто воздух вокруг него начинает потрескивать», — вспоминает кинорежиссёр Александр Митта. «В нём была всепоглощающая охота объять необъятное», — говорит Вениамин Смехов. ^«Мой финиш — горизонт, а лента -край земли…» Ему было трудно, узко даже в труппе потрясающе талантливого Театра на Таганке. Он по-настоящему, всегда и везде, всю жизнь был один. Выбирался своей колеёй. Одинокий волк из его же песни «Охота на волков». Иноходец, тоже из песни. Ну не вписывался человек во всевозмож ные рамки, привычные мерки и прочее. Он был настоящей звездой, а не сегодняшним гламурным, мишурно-блеску-чим «плевочком» в небо. Не зря же с юности у него было прозвище — Высота. Его не только невозможно представить состарившимся — он кажется немыслимым в наше время, уже точно и жёстко названное «нулевым». Он прожил и завершил свою жизнь, как собственную песню, в свой срок. В самом деле, что бы делал Высоцкий сегодня, чем занимался? Играл на Таганке, которая разделилась надвое? Снимался в боевиках? Тусовался на фестивалях и светских раутах? Пел на корпоративных вечеринках или официозных концертах? Прикупил коттеджик на Рублёвке и демонстрировал роскошь гостиных и спален в глянцевых журналах? Как его хоронили! Я не видела более сплочённого, достойного сообщества тысяч людей, объединённых болью (не толпы, не массы), — в нескончаемой очереди к театру, в окнах, на крышах, бал.конах, столбах! И его голос из сотен магнитофонов… Лишь раз, когда выносили гроб, возникла опасность давки, но Любимов в мегафон попросил: «Люди, остановитесь! Вы любили его, он любил вас, дайте ему спокойно пройти его последний путь!» И люди расступились. Разрывающий изнутри дарОН БЫЛ запрограммирован, казалось, жить лет двести. «Он по жизни шагал над помостом — по канату,по канату, натянутому, как нерв». Могучий организм, посто.янно переживавший немыслимые нагрузки — и творческие, и, мягко говоря, нетворческие. Мощнейшая энергетика: его голос способен взры.вать, разрывать, вспарывать пространства и души. «Поэты ходят пятками по лезвию ножа — и режут в кровь свои босые души!» Да и не могло, наверное, быть иначе. Есть люди, кото.рые всю жизнь тлеют, изо всех сил оберегают себя, любимого, холят и лелеют, а уж если расходуют, так предельно экономно. Высоцкий жил взахлёб, вразнос, наотмашь, сжигая себя, а в последние годы уничтожая. Не зря же говорят: алкоголизм, а тем более наркомания (частые спутники талантов) — это замедленное, скрытое, растянутое во времени самоубийство. Он маялся, страдал, пытался многократно победить зависимость, невыносимую для столь свободного внутренне человека, — не удалось. «Мы тоже дети страшных лет России, безвременье вливало водку в нас». «Не ломаюсь…»И ВСЁ-ТАКИ он сгорел не от «безвременья». Убила эпоха — слишком схематично. Его уничтожить было невозможно, отмечают те, кто его знал. «Такого попробуй угробь!» Как ни парадоксально, он родился и жил очень вовремя, то было его время, душившее его, но при этом давшее ему силу, — то, а не наше. Он был обречён умереть, не дожив до благородных седин, почестей и оздоровительного бега трусцой. Его вторая жена, Людмила Абрамова, сказала: «Если бы он не умер тогда, в 1980-м, всё равно бы скоро сгорел». Он умел всё делать только на грани. Иначе не мог и не хотел: «Рвусь из сил и — из всех сухожилий», «я скачу, но я скачу иначе… по-другому, то есть — не как все»… Его голос рвался куда-то в космос. Не зря его так любили космонавты. А лучшим итогом спектаклей или концетов были для него вымокшая рубашка, порванные струны гитары и содранные до мяса пальцы. Зачем ему всё это было надо? — спросит некто разум-ненький и рассудительный в наш век дешёвеньких богатеньких кумирчиков, амбициозных, капризных, с их вечными «фанерами» и гига.нтскими гонорарами. А он просто не мог по-другому. «Я к микрофону встал как к образам… Нет-нет, сегодня точно — к амбразуре». И, как ни странно, именно в этой его счастливой самоотдаче, хоть и завершившейся трагическим самосожжением, суть его натуры. Но мысль не отпускает: нужен ли он был бы сегодня? С этим его: «Не ломаюсь, не лгу — всё равно не могу!» С его максимализмом, искренностью, «настоящес-тью»? Ведь «у нас любить умеют только мёртвых». Он мог завоевать любую аудиторию. И его обожали все — шофёры, рыбаки, спортсмены, космонавты, академики,врачи, студенты, продавщицы, стюардессы. «Доценты с кандидатами» и слесари — все считали его своим в доску. Сейчас в моде этакая душевная некрофилия — всё разрешено, и прорвало плотину. Усиленно ищут гряз-цу, порчу, пороки в жизни ушедших: пил — не пил, кололся — не кололся. Словно забыв, во-первых, что, по Чехову, «талантливый человек в России не может быть чистеньким» и, во-вторых, по Пушкину, даже если «он и мал и мерзок», то «не так, как вы, — иначе». Имя Высоцкого обросло невероятным количеством слухов, сплетен, дрязг, делёжек, «подробностей». Всем жаждущим «правды и только правды» о жизни Высоцкого лучше бы вслушаться в его песни: «Я не люблю, когда мне лезут в душу, тем более — когда в неё плюют», и «когда чужой мои читает письма, заглядывая мне через плечо», и «я ненавижу сплетни в виде версий». «Пусть впереди большие перемены — я это никогда не полюблю!» Он будто напророчил в 1969 году грядущие изменения. Все очень талантливые люди — пророки. Высоцкий напророчил и собственную судьбу, написав в последнем (оказалось — предсмертном) стихотворении: «Мне есть что спеть, представ перед Всевышним, мне есть чем оправдать.ся перед ним». Он сказал ещё как-то незадолго до ухода: «Я или умру, или выскочу». Не выскочил. Он даже жизнью в конце концов распорядился сам: «Я перетру И золотую цепь перегрызу, Перемахну забор, ворвусь в репейник, Порву бока — и выбегу в грозу!» |